Вот, прислали, не могу не поделиться -
/ДЯДЯ АБРАША, ПИКАССО И ДРУГИЕ
> 14 марта 1997 года я самозабвенно работал над картиной в своей уединенной студии в Леонардо, Нью-Джерси.
> Сделав множество эскизов и набросков, я уже начал переносить
композицию на холст, когда моя работа была прервана настойчивым стуком
в дверь. В раздражении я поспешил открыть.
> На крыльце стояли двое солидных мужчин в дорогих серых костюмах. Представившись агентами ФБР и предъявив удостоверения, они спросили разрешения задать мне несколько вопросов.
> Я был немало удивлен этим странным визитом и пригласил их войти в
увешанную картинами студию. Выслушав сдержанные комплементы по поводу
моей живописи и сгорая от любопытства, я предложил им перейти к делу.
> Чем же был вызван интерес столь серьезного ведомства к моей скромной персоне?
> В сущности все их вопросы сводились к одному — не фальсифицировал ли я когда-либо картины известных художников, а, в частности, Пабло Пикассо.
> Получив отрицательные ответы они попросили несколько образцов моей
подписи на русском языке. Двух автографов им показалось мало и я
исписал своей фамилией два листа, после чего агенты удалились, оставив
меня
>в полном недоумении.
> Я долго думал о том странном визите пока эта история не нашла логическое объяснение. 18 августа я получил официальное письмо из отдела экспертизы Нью-йоркского филиала аукциона Кристи.
> В письме говорилось, что торговым домом Кристи была приобретена
небольшая коллекция картин Пикассо. При расчистке задников на всех
пяти холстах была обнаружена написанная на русском языке моя фамилия
(!!).
> Проведенная ФБР экспертиза показала, что моя подпись на 43 проц.
соответствует автографам на холстах.Руководство Кристи просило меня по
возможности дать объяснения этому странному факту.
> То письмо мгновенно поставило все на свои места.
> Дело в том, что о существовании этих картин я знал уже очень давно, а подписи на обратных сторонах принадлежали моему дяде Абраму Давидовичу Жердину, да и сами картины были написаны не Пикассо. Это очень
> старая история и произошла она в 1925 году.
> Но лучше начну всё по порядку.
> До моего рождения дядя Абраша был самым талантливым человеком в
нашей семье. Воспитанный в лучших традициях еврейской интеллигенции,
окруженный с детства гениальными произведениями искусства, он впитал в
> себя оттуда все лучшее. Он учился живописи сначала у Левитана, потом у Бореньки Григорьева, но больше всего Абраша почерпнул у Казимира Малевича, картины которого были в нашем доме повсюду: даже спускаясь в погреб за картошкой, Абраша натыкался на черные квадраты.
> Это Малевич первым научил моего дядю закрашивать по трафарету холсты черной, а позднее красной краской, и Абраша в этом деле превзошел своего учителя. Ему прочили большое будущее, но судьба распорядилась иначе.
> После революции ему пришлось работать в артели вместе с отцом,
кормить семью, а когда спрос на картины упал, они быстро перестроили
эту артель слепых на новые рельсы — начали шить одеяла.
> Здесь, правда, тоже пригодился Абрашин художественный талант. Одеяла с аппликациями по его рисункам пользовались немалым спросом, а с 1923 года, когда артель была национализирована, Абраша остался в ней работать
> обыкновенным закройщиком Там он проработал пару лет, пока весной 1925 года в артели полностью не закончился запас ниток. Если материал еще можно было как-то найти, то нитки по всей стране стали огромным дефицитом. Нужно было срочно послать кого-то заграницу.
> А так как их трех зрячих портных Абраша был единственным кто не пил горькую и умел говорить по-французски, то выбор пал на него. К тому же он был невероятно честным человеком и на артельном собрании слепые вынесли единогласное решение: отправить в командировку
> в Париж Абрама Давидовича Жердина.
> Именно таким образом, 16 мая 1925 года, на парижском вокзале появился молодой еврей. Позвякивая золотыми червонцами, вшитыми в нижнее бельё,он уверенно ступил на французскую землю.
> Его никто не встречал, и он направился к выходу в толпе мешочников, глядя по сторонам и неся на плече скатанное в трубку большое стеганное одеяло, расшитое по его рисунку удивительными образами быков, лошадей
> и женщин. Это одеяло было его гордостью. Композиция носила название “Падеж скота в Рогачеве в 1921 году “. Абраша рассчитывал его выгодно продать и на вырученные деньги купить подарки родичам и еще немножко ниток. За спиной в походном мешке лежали завернутые
> в газеты две баночки вишневого варенья. Одна из них предназначалась нашему дальнему родственнику Хаиму Сутину, вторая — другу отца, знаменитому Марику Шагалу, у которого Абраша планировал остановиться.
> Весенний Париж поразил воображение молодого еврея.
> Запах цветущих каштанов, яркая зелень деревьев, толпы праздных,
нарядно одетых людей в уличных кафе, — все настолько резко отличалось
от серой и грязной гомельской окраины, что у Абраши закружилась
голова.
> Он долго колесил по городу и, пока нашел студию Марка Шагала
,изрядно вспотел в своем парадном лапсердаке . Как он рассказывал
позднее, Марик встретил его очень сердечно, по-домашнему, напоил чаем
и сразу,
> с корабля на бал, пригласил отобедать в модном ресторане “Жокей“ на бульваре Монпарнас в компании близких друзей. Так мой дядя с первого дня окунулся в бурную жизнь парижской богемы.
> Он пришел в ресторан со своим знаменитым одеялом — на этом настоял Шагал — который был в восторге от Абрашиной композиции и уверил его что поможет продать это великое произведение.
> Вечер, проведенный в “Жокее“, Абарша запомнил на всю жизнь. Марк познакомил его со своими друзьями: Кислингом, Паскиным, японцем Фуджитой и другими. Кислинг праздновал открытие своей выставки. В первый день
> он продал шесть картин и теперь шиковал.
> Тогда Абраша впервые попробовал французское вино. “Такой гадости я не пил больше никогда, — говорил он ,вспоминая Париж, — наша домашняя наливка по сравнению— это просто нектар небесный“.
> Кислинг заказал четыре дюжины устриц. Абраша видел устрицы первый раз в жизни и наотрез отказался. “В Гомеле устрицы не едят даже нищие! “ — сказал он категорично. Шагал специально для Абраши заказал жаренного
> карпа без косточек с картофельным пюре.
> За разговорами обед постепенно перешел в ужин. В “Жокее“ набилось множество народа, заиграла музыка. В 9 часов появился Пикассо. Он уже тогда был очень знаменит и все встретили его приветливыми возгласами.
> По мере выпитых бутылок, разговор все больше оживлялся. Кто-то затронул тему о России и здесь Абраша оказался в центре внимания. На него посыпались вопросы: что нового в русском искусстве, как там живут художники?
> Польщенный всеобщим вниманием он начал рассказывать, что все художники теперь шьют одеяла.
>На картины спроса нет.
> Он попытался пожаловаться что в стране нету ниток, и люди сидят без работы. Но Шагал под столом начал давить ему ногу, и поняв, что он зашел куда-то не туда, Абраша закончил свой рассказ словами покойного
> дяди Соломона, которые тот говорил всегда, когда ему нечего было сказать. Абраша закатил глаза и произнес голосом пророка: “Когда я смотрю на двух братьев избивающих друг друга, я хочу говорить о печали, — и немного помолчав добавил, — все это суета сует и
> всяческая суета“.
> За столом восстановилась тишина, все на минуту задумались.
> Шагал, скрывая улыбку, воспользовался этой паузой и попросил Абрашу показать его великолепное одеяло.
> – Когда я его развернул, — говорил дядя Абраша, — весь ресторан обернулся в мою сторону, а Пикассо сразу предложил мне 200 франков“.И пока Пикассо не передумал, Абраша вызвался немедленно идти к нему в студию
> за деньгами.
> Пикассо действительно выложил 200 монет. Одеяло ему очень понравилось. Аппликации из поношенного, местами пожелтевшего солдатского белья на серовато-зеленом фоне, произвели на него потрясающее впечатление.
> Восемь лет позднее, один в один, ничего не изменив, он перенес Абрашину композицию на холст и эта картина принесла ему мировую славу. Пикассо поменял только название. Так “Падеж скота в Рогачеве в 1921 году“
> перейдя с одеяла на холст, получила новый, более глубокий смысл, превратившись в “Гернику“ .Она находится сейчас Мадриде, в музее Прадо и по сей день пугает многочисленных ценителей живописи.
> Здесь я вернусь к нашей истории, чтобы не уходить слишком далеко.
> В мастерской Пикассо был беспорядок: на кушетке спала какая-то голая женщина. Она была сильно пьяна и, пока Пабло помогал ей одеться и выпроваживал ее за дверь, Абраша стал рассматривать картины. Картин было
> очень много, но ему не понравилась ни одна. Пикассо явно находился в творческом тупике и он в том честно признался. “Я сам, — говорил дядя Абраша, — предложил показать ему новое направление. Я чувствовал себя немного обязанным перед ним — 200 франков за одеяло
> было более чем щедро. Конечно, если бы я знал раньше, — любил повторять он, — я бы привез в Париж двадцать таких одеял, можете не сомневаться“.
> Пикассо с улыбкой принял Абрашино предложение и, подав ему палитру и краски, уселся в кресло. “Холстов бери сколько хочешь, — сказал он, — вон, там в углу“
> . Абраша решил работать по методу Малевича— писать сразу семь картин одновременно. И, чтобы не запачкать одежду, он снял лапсердак и рубашку, оставшись в нижнем белье. “Я расставил холсты по росту как солдат
> на параде, от большого к меньшему и сразу принялся за работу, — рассказывал дядя Абраша. — Потягивая тягучий ’Шартрез’, — Пикассо немного иронично наблюдал за мной из глубокого кожаного кресла“.
> На часах уже было половина третьего, когда Абраша закончил работу. У стены стояли одна лучше другой семь великолепных картин, и Пабло мирно похрапывал, запрокинув голову. Абраша аккуратно подписал картины
> с обратной стороны и, чтобы не будить знаменитого художника, тихонько примостился на кушетке. Он не рискнул идти ночью к Шагалу, с такой крупной суммой.
> Ему приснился странный сон; как будто его одеяло висит в каком-то высоком светлом зале, у одеяла стоят множество людей и все в один голос повторяют с восторгом: “Ах, какое чудесное теплое одеяло“. И вдруг
> появился покойный дядя Соломон и стал орать как резанный: “Цудрейтер, цудрейтер“. От этого крика Абраша проснулся. Едва рассвело. Через открытое окно он услышал голос Шагала: “Эй, ты, проснись! Где ты, шлемазл. Или у тебя уже голубой период?“ Абраша на цыпочках
> сбежал на улицу.
> “Шагал был очень сердитый. Он не спал всю ночь, волновался, куда я пропал, — рассказывал дядя Абраша. — Он ворчал всю дорогу домой и все повторял, - это тебе не Гомель“. Но Абраша и так это прекрасно понимал.
> Это был Париж. Шел 1925 год, а в далекой Белоруссии и таком родном сердцу Гомеле слепые люди сидели без ниток!
> Я не буду здесь рассказывать, как Абраша покупал три ящика ниток, как его провожали Шагал и Сутин, долго махая платками, пока не скрылись, в утренней дымке. Я также не буду говорить, как Абраша благополучно
> добрался до Гомеля и привез не только нитки, но и множество прекрасных подарков для родных и знакомых. Я не хочу об этом говорить, потому что это не имеет ни малейшего отношения к нашей истории.
> Я лучше вернусь к Абрашиным картинам.
> Ума не приложу, как на них появилась подпись Пикассо. Поэтому я не хочу и не имею права называть Пикассо аферистом. Вполне возможно, что какой-нибудь деляга подделал его подпись чтобы подороже продать.
> Я этого не знаю и не буду гадать.
> Зато я знаю одно: когда я рассказал мою историю в отделе экспертизы
Кристи, они только с умным видом кивали головами, а когда я ушел, они
замазали черной краской подписи моего дяди Абраши и выставили картины
> на осенний аукцион!!!
> Вы не верите? Так вот. У меня есть тот каталог. Я был на том аукционе и картины моего любимого дяди были проданы с молотка в общей сложности за 26 миллионов долларов.
Вот и скажите мне, пожалуйста:кто здесь аферисты и как можно вообще
жить в этой стране честному человеку?
А?/
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
